В 30 годах прошлого века в деревнях СССР частные формы хозяйствования принудительно заменили на коллективные. Дискуссии о том, как и для чего это делалось продолжаются до сих пор. Предлагаем вашему вниманию одну из точек зрения, которая принадлежит кандидату исторических наук, доценту ХГУ им. Н.Ф. Катанова Михаилу Геннадиевичу Степанову, написавшему на этот счет научную статью: «Принудительные миграции советского крестьянства (конец 1920-х – 1933 гг.): современная российская историография проблемы».

Чтобы чтение не было слишком утомительным, мы выбрали ключевые моменты исследования.

За 1930-1933 гг., по оценке Н.А. Ивницкого, было депортировано 2 млн. 140 тысяч человек, а всего с начала раскулачивания и до Великой Отечественной войны выслали около 4 млн. человек (вместе с освобожденными из тюрем и концлагерей и высланными в спецпоселки). За это же время умерло от голода и болезней не менее 800 тысяч человек. Примерно столько же бежало из ссылки, многие из которых также погибли.

Исходя из данных, которые приводит новосибирский историк С.А. Папков следует, что в течение 1930-1931 гг. в отдаленные районы Сибири, включая Якутию, ОГПУ насильно переселило более ста тысяч крестьянских семей общей численностью около полумиллиона человек. По регионам они распределялись таким образом: Западная Сибирь – 82 457 семей – 363 238 человек, Восточная Сибирь – 25 348 семей – 91 714 человек.

Особое внимание историк обращает на то, что документы тех лет не дают никаких сколько-нибудь достоверных данных о количестве жертв среди сосланных крестьян. Однако даже отрывочные сведения из официальных источников, по мнению С.А. Папкова, заставляют предполагать, что уровень смертности в критические периоды достигал невероятных размеров – до половины общего числа переселенцев.

Выделяя региональную специфику, историк С.А. Красильников аргументировано показал, что при депортации крестьян карательно-изоляционный принцип доминировал над освоением-экономическим. Вектор принудительных переселений внутри Сибирского региона имел направленность с юга на север и с запада на восток, как правило, вглубь тайги, в районы не только не освоенные, но и весьма слабо исследованные.Крестьянские депортации в начале 1930-х гг. следовали из характера самой коллективизации – форсированной и принудительной. Высылка являлась прямым продолжением политики сталинского режима в деревне, связанной с экспроприацией зажиточного крестьянства.

Репрессивная мотивация предшествовала экономической. Этому есть два подтверждения: 1) большевистское руководство даже не допускало возможности осуществления более рационального с точки зрения государственных затрат самостоятельного переселения на необжитые территории восточных районов, в том числе, вглубь тайги, той части крестьянства, которая отказывалась вступать в колхозы; 2) первая депортация проводилась в зимне-весенние месяцы (февраль-март 1930 г.) самые неблагоприятные для переселений, и в направлениях, отвечающих более карательным целям (невозможность побегов).

Отражением пренебрежения власти к человеческой жизни стала Назинская трагедия, случившаяся в мае-июне 1933 г. на одном из островов в среднем течении Оби, куда было высажено около 6 тысяч спецпереселенцев. Через месяц от холода, голода и эпидемий погибло около 2 тысяч человек, а сам остров получил название «Остров людоедов».

Из общей массы исторической литературы по рассматриваемой проблеме особо следует выделить коллективную работу новосибирских исследователей «Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920-1930-е годы)» в которой подчеркивается, что форсированный «сверху» процесс раскрестьянивания(утраты единоличным крестьянским хозяйством экономической и социальной независимости) стал причиной перехода одной (преобладающей) части крестьянства в разряд колхозников (по сути, государственных крестьян), миграции во всевозможных формах, в том числе беженства, другой его части в города (пролетаризация) и депортации третьей части в спецпоселения (маргинализация).

Во-первых, массовая депортация крестьянских хозяйств проводилась не судебными, а административными, советскими органами, следовательно, подпадала под определение административной высылки и ссылки. Однако по действовавшему законодательству данный вид репрессии носил индивидуальный, а не семейный характер. Во-вторых, адмвысылка и ссылка имели фиксированные сроки применения – не более пяти лет. Их продление допускалось, но не более чем на год и по специальному решению. Крестьянская же ссылка оказалась бессрочной. В-третьих, административная ссылка не предусматривала обязательного привлечения ссыльного к труду, последний сам выбирал род занятий и место работы. Депортированному крестьянству труд вменялся в обязанность, а место и род занятий определялись репрессивными и хозяйственными органами. Следовательно   депортация крестьянства являлась экстраординарной ссылкой, носившей бессрочный, семейный характер в соединении с принудительным трудом».

Таким образом, была сформирована система, сделавшая всех крестьян, без исключения, гражданами второго сорта, наиболее бесправным сословием в СССР.

В монографии С.А. Красильникова затрагивается еще один аспект «крестьянской ссылки», а именно: ее роль в освоении Сибири. С.А. Красильников рассматривает миграционные потоки 1930-х гг. в политическом контексте, сравнивая два типа переселения – столыпинский и сталинский. Наиболее четко они проявили себя именно в первой трети ХХ в., когда на протяжении жизни одного поколения на смену преимущественно добровольной миграции пришла преимущественно принудительная. Сибирь за этот период стала ареной трех крупнейших миграционных волн: крестьянского переселения 1906-1914 гг.; эвакуации и беженства эпохи войн и революций 1914-1922 гг.; социальных и этнических депортаций 1930-1940-х гг. По данным автора монографии, уже в XIX в. через Сибирь прошло около миллиона репрессированных, причем сходство досоветских и советских подходов к этому региону не ограничивается только этим.

Действительно, «большевистское правительство использовало инструмент депортаций для уничтожения зажиточного крестьянства, которое сформировалось в основном в столыпинское время. Однако было бы неверным абсолютное противопоставление двух исторических типов переселения в Сибирь – столыпинского и сталинского, считает историк. При детальном анализе мотивов, ожиданий и технологий осуществления государственной переселенческой политики становятся очевидными некоторые весьма интересные параллели о собственности крестьян на землю в полном объеме не помышляли, проводя миграционную политику, ни Столыпин, ни Сталин».

С.А. Красильников также подчеркнул, что раньше исследователи в основном противопоставляли самодержавные карательные институты советским репрессивным практикам, акцентируя негативную роль царских методик. Но в настоящее время наблюдается другая крайность: не которые историки и публицисты характеризуют карательную систему «бывшей» России едва ли не как «образец гуманности и мягкости по срав нению со сталинской». Окончательное разрешение этого спора – дело будущего, но профессор Красильников уже сейчас предлагает отказаться от абсолютного противопоставления двух типов переселения в Сибирь.

Анализируя предпосылки и причины, приведшие к антикрестьянским репрессиям, ученые выводят их из самой сущности большевистской политики переустройства советской деревни на платформе насильственной коллективизации. Отход от концептуальных положений, разработанных в советской историографии, привел к выработке понятийного аппарата в современной исторической науке, который начал адекватно отражать процесс репрессий в отношении советского крестьянства в 1930-1933 гг. На взгляд Степанова, наиболее аргументированным в исторической науке является оперирование понятием «раскрестьянивание», которое в отличие от советского идеологического конструкта «раскулачивание» наиболее точно указывает на то, что репрессивным акциям со стороны государства подверглось в разных формах практически все советское крестьянство.

Степанов разделяет точку зрения, которая в настоящее время активно позиционируется в исторической науке о том, что депортация крестьянства являлась экстраординарной ссылкой, носившей бессрочный, семейный характер в соединении с принудительным трудом. Также в современной исторической науке в полном объёме обоснована оценка депортаций крестьянства в СССР, как политики раскрестьянивания, т.к. уничтожив часть советского крестьянства в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. не только физически, политический режим сделал все возможное для разрушения ментальных его основ.